КГБ Латвии. Часть деcятая: «О процессе работы с агентурой – как организовывались и осуществлялись «явки» с информаторами»



КГБ Латвии. Часть деcятая: «О процессе ра с агентурой – как организовывались и осуществлялись «явки» с информаторами»

Итак, после оформления всей необходимой секретной документации, подтверждавшей «официально» факт вербовки того или иного лица в аппарат секретных информаторов «конторы», следующим шагом в агентурно-оперативном процессе являлась непосредственно сама работа с этими негласными помощниками органов КГБ. Как она планировалась и осуществлялась?

Тут всё было достаточно прозаично. Согласно требований, изложенных в соответствующих «подзаконных нормативных актах» – «приказах», относящихся к описанию форм и методов ведения агентурно-оперативной деятельности в органах КГБ , работа с негласными осведомителями строилась по принципу регулярно осуществляемых оперработником – куратором того или иного агента – личных встреч или же, по-иному, «явок» с источником информации. Целью подобных рандеву являлось получение конфиденциальных сведений. Где и как организовывались и проводились «явки» оперативных сотрудников «конторы» с агентурой? Надеюсь можно понять, что встречи оперов с секретными информаторами не осуществлялись в сквере на лавочке, или же в каком-либо ещё публичном месте, где информатора мог просто случайно увидеть в компании с офицером КГБ кто-либо, в том числе и те, против кого такой осведомитель работал и о ком он/она втайне от других снабжал «контору» информацией. Для подобных случаев существовали различные потаённые места, как-то специально предназначавшиеся «явочные» и «конспиративные квартиры» (подробнее о них в одной из последующих частей), «явочные пункты» (также чуть-чуть попозже), а также отдельные гостиничные номера, опять-таки специально арендованные оперативниками КГБ в заранее проверенных отелях. Хотя, не буду скрывать, что некоторые из моих бывших коллег и в столь щепетильных вопросах касающихся, в первую очередь, личной безопасности собственных «стукачей» сильно не «парились» и умудрялись проводить «явки» со своими негласными информаторами и в кафе, и на лавочке в сквере, и в прочих местах большого скопления народа. Как-то, на вокзале, в магазине, а также по непосредственному месту работы / службы секретного агента. Что, тем не менее, являлось свидетельством не просто непрофессиональности самого опера, но и грубейшим нарушением элементарных принципов конспирации при работе с секретной агентурой.

Согласно требований агентурно-оперативной деятельности, оперработнику предписывалось придти на «явку» заблаговременно, примерно за полчаса до назначенной встречи. Целью тут являлось задача перепроверить и убедиться в том, что на месте обусловленного рандеву с информатором не будет никаких неожиданных «сюрпризов», как-то, посторонних людей, нежелательных свидетелей, и прочее. А также удостовериться в том, что по месту «явки» нет никакого контр-наблюдения.

По обыкновению, каждую конкретную «явку» опера с его агентом предворяла либо договоренность о встрече, достигнутая по телефону, либо заранее обусловленное время, дата и место для следующей «явки», или же связь опера с его «полосатым» либо, наоборот, агента с оперативником по экстренному каналу связи для внеочередной «срочной» встречи. Зачастую, такая связь относительно места и времени следующей «явки» осуществлялась по телефону, за день до назначенного рандеву. Хотя могли быть и другие способы связи, включая сюда и почтовые отправления (письмо, телеграмма – емайлов-то в те времена ещё не было и впомине, да и мобильники с их текстовыми и прочими функциями ещё тоже не сподобились тогда изобрести), а также заранее обусловленные места – тайники, в которых могли быть оставлены либо короткие рукописные текстовые сообщения, или же даже иные сигналы – «метки». Почти как в популярных шпионских фильмах. Как-то, определённый символ изображенный дамской помадой где-нибудь на столбе в городе, или же в подъезде, в котором проживал агент, записка, брошенная в почтовый ящик домашнего адреса информатора, либо ещё где. Например, какое-либо невинное по содержанию текста сообщение о продаже чего-либо (действительный смысл которого был известен только оперу и агенту), прикреплённое на какой-нибудь городской доске общественных объявлений.

Что до самой «явки», то появление опера на месте назначенной с негласным источником встрече должно было быть замотивированным и не бросающимся в глаза никому из посторонних лиц, в том числе и тех, кто проживал либо работал по непосредственному соседству от места обусловленного рандеву. Хотя совершенно секретные КГБ-шные приказы не описывали как «явки» должны были быть организованы и обставлены, тем не менее, с учётом специфики работы сначала в 3-ем отделе «конторы», занимавшемся «контрразведывательным обеспечением органов и войск системы », оперативные сотрудники которых (и не только) были сами прекрасно осведомлены в тонкостях повседневной агентурно-оперативной деятельности, на встречи со своими негласными информаторами из этой среды всегда стремились приходить каждый раз переодеваясь в самую что ни на есть неприметную одежду. Не то, что в «конторе» для ежедневной работы существовали какие-то обязательные требования к стилю носимой одежды, либо униформа (хотя КГБ-шная военная одежонка и имела место быть, которую одевали не чаще одного-двух раз в году, на время проведения «мероприятий по обеспечению мер безопасности» на первомайскую демонстрацию и на военный парад, посвящённый очередной годовщине октябрьской революции), тем не менее, согласно этакому неписанному «кодексу» повседневной формы одежды, на работу в здание КГБ полагалось являться в костюме и при галстуке. В последней связи, знал я даже и таких оперов, в том числе и из числа сотрудников 3-го отдела КГБ ЛССР, кто и на «явки» со своими «стукачами» так и ходили в этих типично «конторских» костюмах и галстуках, да ещё ко всему прочему, чуть-ли не с комсомольскими значками на лацкане пиджака и с дебильным дипломатом. Внешний видончик у таких оперов был прямо-таки зашибись, этакие полные кретины, да ещё и с типичным «конторско-партийным» бюрократическим выражением на лице, который за версту выдавал их перед любым мало-мальски внимательным гражданином. Поэтому, вскоре после того, как стал поначалу ещё только работать в 3-ем отделе латвийской «конторы» (в последней связи, о 2-м отделе вообще не говорю – там всё было гораздо менее формально), так почти сразу же стал приносить из дома и оставлять в своём рабочем кабинете в головном здании КГБ ЛССР «сменку» – сменную одежду – задрипанные джинсы, такой же заношенный до дыр свитер и майку, а также куртку и хиповатую шапочку (для осенне-зимне-весеннего периодов). Что до дальнейшей работы во 2-м отделе, то там в таком бомжоватом обличении я мог запросто появиться с докладом как в кабинете у своего тогдашнего бывшего непосредственного шефа – Владимира Комогорцева, так и в хоромах первого зама всей «конторы» – Юрия Червинского, который сам не был партийно-бюрократической чинушей, а кто не понаслышке знал о настоящей оперативной работе.

Что о самих встречах оперов со своими негласными помощниками то, в большинстве случаев и в соответствии с рекомендациями, изложенными на данный счёт в надлежащих «конторских» подзаконных «нормативных актах» – «приказах», «явки» оперативных сотрудников КГБ с их агентами должны были осуществляться в раскрепощённой психологической обстановке, в условиях когда у опера с «полосатым» были установлены не просто нормальные рабочие межличностные отношения, но когда осведомитель почти безоговорочно доверял своему негласному «куратору» из «конторы» птически все свои сокровенные секреты. Хотя и тут, не скрою, не обходилось без «напряга», так как далеко не все агенты КГБ сотрудничали с «конторой» охотно и, более того, далеко не всегда у самих оперов были установлены и складывались хорошие межличностные отношения с их «полосатыми».

Тем не менее, основываясь на собственном опыте в этой области, как мог, стремился расположить сотрудничавших со мной людей хотя, не скрою, никогда не считал себя святошей и не всегда был мягким и пушистым в общении, так как зачастую мог открыто залепить в глаза то, что думаю о том или ином человеке. Последнее качество стало тем камнем преткновения, в определенной степени, мешавшим в моей работе оперативного сотрудника и, в особенности, в стремительном росте по карьерной лестнице. Несмотря ни на что, в установлении и развитии контактов с оперативными источниками, всегда старался переступать через свои амбиции и быть по-максимуму корректным и справедливым. Такое поведение обуславливалось всё теми же уже, вероятно, набившими оскомину «постулатами», почерпнутыми из основ оперативной психологии (спец-дисциплина «СД-12»), главный из которых гласил что: “Если хочешь побудить какого-либо человека сделать что-либо, сделай так чтобы этот человек захотел сам сделать то, что ты хочешь чтобы он сделал”, изложенных в популярной книжке Дейла Карнеги (Deil Karnegy), в переводе с английского называвшейся “Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей” (“How to Win Friends and Influence People”).

Как уже указывал выше, «явки» оперов с секретными информаторами должны были проходить в неформальной и максимально спокойной обстановке. Для этих целей, нередко, подобные «рандеву» сопровождались не только чашкой чая или кофе с печенюшками но и, частенько, закреплялись возлиянием «стандартных конторских» алкогольных «стимулирующих» напитков, основным из которых считался «коньяк» (если правильно, то бренди). К несомненным «фаворитам» тут относились такие пойла как либо армянский трёхзвёздочный, либо молдавский “Белый аист”. Если кто помнит, были в «совке» такие сейчас уже, не исключено, забытые, популярные бренды.

Если же встреча проходила в заранее специально зарезервированном и снятом для «явки» отдельном номере гостиницы (наибольшим спросом у оперов «конторы» в городе Риге прежде пользовались почти все отели, расположенные в самом центре латвийской столицы, такие как “”, “Рига”, “поль”, а также некоторые из более мелких гостиниц включая сюда и “Даугава” на противоположном берегу), то рандеву опера с его «полосатым», нередко, организовывалась «по высшему стандарту», которым в «совке» почему-то считалась чтобы «поляна» была накрыта. В таких случаях, за счёт «конторы» (об этом достаточно занимательном аспекте в агентурно-оперативной деятельности чуть-чуть попозже, в одной из последующих частей настоящего сериала) опер, как правило, не ограничивался чашкой кофе и рюмахой «коньяка», так как весь «явочный процесс» сопровождался достаточно обильным возлиянием, дополненным вполне изысканными закусками (бутерами с икорочкой и копчёной лососиной, колбаской сервелат), а также с заказом из гостиничного ресторана «полного рум-сервиса» с доставкой в номер почти всего «что пожелается» – для «плодотворного» получения агентурной информации и для удовлетворения опять-таки почти всех прихотей того или иного осведомителя. Некоторые из которых, войдя в раж и изведав изысканных яств, обильно «отполированных» горячительными напитками, иногда требовали «продолжения банкета». Надеюсь понятно, что исключительно за счет «конторы». Так что в случае, если информация, которую секретный информатор предоставлял в ходе очередной «явки», была заслуживавшей особого внимания (последняя оценивалась согласно первичному субъективному мнению самого опера, уже непосредственно по ходу беседы), то приходилось сначала раскошеливаться, а затем уж, по окончанию «явки», чесать себе репу, как отчитаться за всё проеденное-пропитое агентом бабло. Тем не менее, в мою бытность работы в «конторе» там существовало такое негласно установленное правило гласившее, что «любая ценная информация заслуживает любых разумных денег». И это несмотря ни на какие бы то ни было помпезные «совковые» лозунги о «патриотизме» и «идейно-политической» основе негласного сотрудничества которые, на поверку, были всего лишь самой обыкновенной развесистой пропагандисткой лапшой в исполнении зажравшихся партийно-советских боровов. Потому как неоднократно лично лицезрел, на так называемых «охранных мероприятиях» высшей партийно-коммуняцкой элиты в советской Латвии, что себя-то «родимых» они не обижали и ни в чём себе никогда не отказывали.

Итак, по ходу проходившей «явки» оперативного сотрудника КГБ с его негласным информатором – секретным агентом, основной задачей каждого опера являлось получение оперативно-значимых сведений. Таких, которые относились бы к прямой компетенции органов КГБ, либо таких, которые были необходима оперу для успешного ведения того или иного дела, опять-таки относящегося к непосредственной деятельности «конторы». Если таковые материалы у агента имелись, тогда всё было классно, время и деньги на «явку» не были потрачены впустую. Потому как, нередко, имели место быть так называемые «проходные» встречи, в ходе которых «полосатый» не приносил «в клювике» никакой заслуживавшей внимания информации. Да, такие рандеву тоже могли происходить и происходили, и в этом вовсе не какое-то «нежелание» или «не профессиональность» агента – просто в жизни далеко не каждый день происходило то, что относилось к компетенции «конторы». Во всяком случае, я не знал ни одного негласного информатора, кто был способен на каждую встречу со своим куратором из КГБ приносить оперативно-интересные сведения. Если же «обнаруживались» такие «плодотворные» секретные осведомители, то они попросту водили своих оперов-кураторов за нос, снабжая их либо не проверенными слухами, либо заведомо ложной информацией. Делалось это в надежде быть поощрённым или просто выслужиться, имея на уме какую-то иную выгоду, так как, нередко, заслуживающие оперативного внимания материалы оплачивались – и снова из почти «резинового» бюджета «конторы» (снова – чуть-чуть попозже, в одной из заключительных частей настоящего цикла). Помимо того случалось так, что и сами опера (к сожалению, имелись в «конторе» и такие непорядочные типы) в погоне за жареной сенсационной информацией, фактически подталкивали своих «полосатых» предоставлять либо некорректные, не проверенные, либо даже лживые и подтасованные агентурно-оперативные материалы. Так, мне достоверно известно, что подобными «художествами» нередко «упражнялся» мой многолетний коллега по кабинету в 3-ем отделе Вячеслав Шабанов, который поначалу прибегал со встреч со своими «стукачами» прямо-таки с вытаращенными глазами, важно раздувая щёки, а затем, по прошествии некоторого времени, «добытые» Шабановым агентурные сведения оказывались либо пустым пшиком, или же никак не подтверждались.

В случае, если секретный информатор на очерденой «явке» не предоставлял никаких оперативно-ценных материалов, тем не менее, по окончании встречи с агентом и возвращению в свой рабочий кабинет в здании «конторы», опер должен был накропать (либо написать от руки или же напечатать на механической / электрической пишущей машинке) документ, который озаглавливался “Справка о встрече с агентом “Пседоним агента”, личное дело номер (такой-то)”. В данной справке кратко описывались обстоятельства встречи с осведомителем (дата и место), отмечалась его/её пунктуальность прибытия на «явку», а также излагался ход и обсуждаемые на встрече вопросы. Вместе с тем подчеркну особенно – никаких «протоколов бесед» между опером и его негласным информатором в КГБ не велось. Последнее утверждение является неверным.

Да, допускалось что оперативный сотрудник мог, либо негласно, либо открыто, записывать свою встречу с информатором на диктофон, но и в таких случаях вся информация, полученная в ходе такой «явки», также оформлялась составлением аналогичной рукописной / печатной “Справки”. Которая могла быть, в зависимости от ценности предоставленных агентом сведений, оформлена в виде этакого «транскрипта-расшифровки» беседы опера с осведомителем – либо в целом, либо фрагментарно, только то, что представляло интерес для работы по конкретному делу.

Основным же оперативным документом, получением которого должен был сопровождаться регулярный агентурно-оперативный процесс и которым должна была завершаться, по возможности, каждая «явка» опера с негласным помощником, являлось «агентурное сообщение»– собственноручно написанный агентом этакий своеобразный «отчет», посвящённый той или иной теме (лицу, событию, добытым документальным доказательствам), которая представляла особый интерес для «конторы». Иногда такие рукописные документы, исполненные информаторами, могли быть основаны на инициативно добытыми агентом сведениями, опять-таки, имевшими непосредственное отношение к компетенции деятельности органов КГБ. Интересно, что почему-то эта нехитрая процедура получения от секретных осведомителей письменных материалов на сленге, существовавшем в «конторе», называлась «отбором агентурного сообщения».

Как уже прежде кратко упоминал, «агентурное сообщение» предоставлялось в письменном рукописном виде. Оригинал его всегда был всего лишь в одном-единственном экземпляре. По его содержанию, в зависимости от деталей, предоставляемых негласным информатором, каждое «агентурное сообщение» могло быть от одного листа и до… Предела там не было. Всё зависело от объёма излагаемых сведений, а также от умственных способностей агента и его/её умения изложить предоставляемый материал в письменном виде. Не скрою, по ходу службы пришлось иметь дело и с такими «полосатыми», кто был неплохим рассказчиком, но кто был не в состоянии толком связать только что поведанные сведения при их изложении на бумаге. И в таких делах также иногда приходилось составлять печатные «справки» о встрече с агентом, в которых описывать всё то, что информатор рассказал во время состоявшейся «явки».

К подобным же «клиническим» случаям, когда собственноручное письменное «агентурное сообщение» у источника информации не отбиралось относились «явки», когда агент приносил оперативно-важные сведения, но находился в зае и, поэтому, у него просто не было достаточно времени для того, чтобы изложить все материалы в письменном виде.

Да, что касается самого «агентурного сообщения», исполненного собственноручно секретным осведомителем, то при их отборе – получении, согласно существовавших в «конторе» требований, каждый такой письменный документ должен был начинаться словами: “Источник сообщил….”, а далее уж непосредственно сам текст предоставляемых сведений в свободной интерпретации. Иными словами, при изложении информации в письменном виде, в тексте «агентурного сообщения» информатор должен был излагать сообщаемые сведения не от своего имени, а от третьего лица. Последнее также относилось и к случаям, когда агент писал и о себе. Делалось это для того, чтобы в случае какой-либо, пусть даже самой незначительной, потенциальной утечки информации, личность агента оставалась бы не раскрытой, «не расшифрованной». Хотя, опять-таки имелись случаи, когда в тексте получаемых «агентурных сообщений» не содержалось этих казенных слов – “Источник сообщил….”. Так как в оперативном процессе «конторы», во всяком случае, в бытность моей там работы, вся подобная никому ненужная бюрократическая мишура по-тихому начала отмирать сама собой и, поэтому, многие опера стали быстро приспосабливаться к начавшим происходить в стране преобразованиям, адаптируясь в новых условиях. В последней связи, главным приоритетом в деятельности оперативников «конторы» продолжала оставаться задача получения заслуживавших внимания материалов. А в какой форме они были изложены, это уже в те годы мало кого заботило.

Далее, по получению каждого конкретного «агентурного сообщения» и возвращению с очередной встречи к себе на «базу» – в здание «конторы», оперативный сотрудник был обязан оформить добытые им оперативные материалы по-максимуму в кратчайшие сроки, по-возможности, в течении последующих одного-двух дней. В данном случае, оригинал «агентурного сообщения» должен был сопровождаться предварительной «шапкой» – документ, написанный либо напечатанный опером – куратором того или иного агента. Сверху такого документа имелось заглавие приколотого канцелярской скрепкой оригинала «агентурного сообщения», называвшееся точно также – «агентурное сообщение». Там же, на первом сопроводительном листе оригинала «агентурного сообщения», указывался псевдоним и номер личного дела агента, а также дата, когда материал был получен. Внизу обозначались «реквизиты» – должность, звание и фамилия оперативного сотрудника КГБ, кто получил каждое конкретное «агентурное сообщение». Как уже говорил, с оригиналов отобранных «агентурных сообщений» не возбранялось делать печатные копии, которые затем можно было передавать через секретариат, либо другим операм в своём подразделении, либо переадресовать эти копии «шкурок полосатых» в прочие оперативные отделы. Прежде чем это сделать подразумевалось, что абсолютно все вновь полученные «агентурные сообщения» (вернее, только их отпечатанные копии) надлежало отправлять, для первичной «оценки» и «анализа», в Информационно-аналитический отдел (ИАО) «конторы».

 


К сожалению не могу предоставить в качестве иллюстрации ни одного «агентурного сообщения», полученного от секретного агента органов КГБ – просто не сохранилось ничего такого, однако, возможно, какой-то интерес у публики могут вызвать весьма отдаленно схожие копии «агентурных сообщений», которые получают от своих «полосатых» доблестные латвийские спецслужбы. Для всеобщего обозрения прилагаю пару сосканированных копий таких оперативных материалов. По стечению обстоятельств, насколько могу судить, речь в них идёт о сведениях разведывательного характера, которые оперативные сотрудники вполне конкретной латвийской спецслужбы получали от своих негласных информаторов, завербованных среди личного состава вооруженных сил Российской Федерации, в первые годы после обретения Латвии государственной независимости, некоторое время продолжавших оставаться на территории республики.

Что касается предоставляемых в ИАО КГБ ЛССР «агентурных сообщений», то там каждое вновь полученное такое «агентурное сообщение», как правило, находилось дня два-три, после чего оно снова возвращалось обратно в оперативный отдел КГБ, где этот документ был подготовлен – для дальнейшего решения что с ним делать. Считалось что информация, изложенная в каждом новом «агентурном сообщении», представляет «оперативный интерес», если по возвращении из ИАО на первом листе первого экземпляра копии такой «шкурки» стоял соответствующий чернильный штамп ИАО извещавший, что «сообщение» зарегистрировано в ИАО как «сигнал». Такая «категория» присваивалась каждому экземпляру нового «агентурного сообщения», если сведения содержащиеся в тексте относились к прямой компетенции органов КГБ и такая информация подлежала дополнительной проверке.

Попутно замечу, что и вся «продуктивность» деятельности каждого опера в «конторе», в бытность моей работы там, оценивалась по двум основным критериям, а именно: по тому сколько тот или иной оперативный сотрудник КГБ в год завербовал негласных осведомителей – агентов, и сколько опером было получено «сигналов». Данная бюрократия оказалась порочной, так как в погоне за показателями и для того, чтобы их не дрючили непосредственные начальники некоторые непорядочные оперативники изгалялись до такой степени, что только и «топорщились» в одном-единственном направлении – в получении «сигналов».

Как правило, на проверку каждого вновь зарегистрированного в ИАО «сигнала» оперативному сотруднику, у кого в производстве находилась такая секретная бумажка, отводилось максимум три месяца. По истечении которых опер должен был либо «закрыть» – «погасить» сигнал с какой-либо формулировкой. Самой распространенной из которых являлась такая, что: “информация, изложенная в «сигнале», не подтвердилась”. При ином раскладе, «сигнал» мог быть приобщён к материалам уже прежде открытого и находящегося в производстве «боевого» дела оперативного учёта – оперативной проверки или разработки, например, либо уже непосредственно из самого «сигнала» могло «вырасти» новое дело оперативного учёта, по той или иной «окраске», имевшей прямое отношении к компетенции органов КГБ.

Что до оформленного оригинала каждого вновь полученного «агентурного сообщения», то после регистрации среди входящих секретных материалов в секретариате своего оперативного подразделения, каждый такой документ должен был приобщён – подшит в том «Рабочего дела агента», предоставившего такую «шкурку».

Следующий закономерный вопрос, а сколько находилось на связи агентов у каждого оперативного сотрудника КГБ?

Как было установлено практическим путём, для нормальной и работоспособной деятельности опера «конторы» самой оптимальной цифрой считалось 6 – 9 агентов на связи у одного оперативного сотрудника КГБ, хотя и допускалось иметь 10-12 негласных информаторов. В последней связи, признаюсь, был грешен, поначалу, в первые два-три года своей службы в 3-ем отделе КГБ Латвии я так увлёкся вербовкой негласных помощников, что одно время у меня на личном оперативном контакте было почти 30 «полосатых». Если совершенно точно – 28. Данное число оказалось физически нереальным, так как совершенно секретные «приказы» КГБ СССР, регламентировавшие агентурно-оперативную деятельность «конторы», требовали чтобы встречи с информаторами осуществлялись с регулярным постоянством, как минимум, один раз в месяц, не реже. А оперативная ситуация зачастую требовала того, чтобы с некоторыми агентами встречи проводились и по два-три раза в месяц. Так что пришлось вертеться, как белке в колесе, проводя на «явках» с секретными осведомителями почти всё рабочее время, встречаясь по два и даже три раза в день. Последнее оказалось совершенно не подъёмным делом, так как работа оперативника, помимо встреч с «полосатыми», подразумевала и работу по текущим делам оперативного учёта, проверку «сигналов», подготовку всяких идиотских запросов и письменных ответов в различные инстанции, а также ещё целую кучу сопутствующей бюрократической бумажной ерунды. Включая сюда и подготовку и оформление соответствующих секретных финансово-отчётных документов. Более того, помимо всего выше обозначенного, у каждого опера имелся дополнительный объём работы, касающийся выполнения своих прочих прямых должностных обязанностей (как-то, осуществление встреч и различных бесед с официальными лицами – руководством на курируемых объектах контрразведывательного обеспечения), а также регулярные тренировочные стрельбы в «конторском» тире, двухразовая в неделю обязательная физ-подготовка, совершенно никчемные партсобрания, и прочая смежная галиматья.

В общем, имея на связи 28 секретных информаторов, я проводил на работе по 16-18 часов в сутки, являясь туда к 7-ми – 8-ми утра и уходя из кабинета часов в 9 – 10 вечера. Чуть погодя, после того как понабрался оперативного опыта понял, что надо сокращаться, уменьшать количество «полосатых», списывая в архив, либо перефутболивая на связь другим операм наиболее бесперспективную «баластную» агентуру (была у сотрудников «конторы» такая подлючая «хитрушка» – переталкивать вновь прибывавшим сослуживцам всякий оперативный баласт). Которого у меня по приходу в 3-й отдел «конторы» тоже поднакопилось с достатком. Так как не буду скрывать, имелись у меня и негласные информаторы от которых было что от козла молока и с которыми, ввиду их абсолютной бесполезности, я виделся от силы раз в два-три месяца, не чаще. Списывать такую агентуру в архив непосредственное руководство не разрешало (чтобы не ухудшать показателей с количеством информаторов – считалось, что чем их было больше, тем более эффективной была вся агентурно-оперативная работа отдела), так что приходилось что-то делать, как-то выкручиваться, чтобы не портить общую статистику оперативного подразделения. Потому как бюрократия, лицемерие и подтасовка фактов в «конторе» тоже имели место быть. Причём, в самой что ни на есть отвратительной форме. В последней связи, припоминаются циничные слова как-то высказанные мне в порыве этакого «откровенного всплеска» моим шефом по 3-ему отделу КГБ ЛССР подполковником Виктором Минаевым, в ответ на то, когда я выразил ему своё, мягко говоря, недоумение относительно порочной практики деятельности, заведённой в 3-ем отделе. Ответ Минаева явился для меня своего рода отрезвляющим шоком. Почему? Да просто выходец из одиозно известного «политического» 5-го отдела «конторы», где он служил в отделении, занимавшемся разработкой таких «антисоветских центров» за рубежом, как «Народно-трудовой союз» (НТС), сам насквозь пропитанный догмами марксизма-ленинизма и, помимо всего, являясь парторгом всего 3-го отдела, Виктор Минаев почему-то решил, что со мной он может быть откровенен, как ни с кем бы то ни было. Потому как слова, которые я от него услышал были для меня сравнимы с громом среди ясного неба. Что же такого крамольного молвил мой тогдашний непосредственный босс? Да всего лишь, в качестве реплики на мой наивно-идиотский вопрос, он ответил таким же откровенным контр-вопросом, заявив буквально следующее: “Что ты думаешь, Боря? Что в «конторе» работают кристально честные и порядочные люди?!? Да открой ты глаза! «Контора» – это типичный скол «совкового» общества, а работающие тут являются исключительными отбросными экземплярами этого общества. Подлые, беспринципные, двуличные, циничные и лживые! Вот ты так хорошо отзываешься о Славе Шабанове, и считаешь его чуть-ли не своим другом. А знаешь ли ты, что он за твоей спиной приходит и вламывает тебя по самые не хочу!?! И при этом не скупясь выпячивать свои собственные заслуги, больше половины которых являются фальсификацией!” Не знаю почему, но после столь душещипательного разговора с Минаевым я впервые начал серьёзно задумываться и пересматривать своё личное отношение не только к «конторе», но ко всему тому, что происходило в те годы во всём «совке».

kompromat.lv

Компромат | Досье | ы